После истории с военкоматом та новая жизнь, о которой говорил мне родной голос майской ночью, разбежалась весенним ручьём и унесла меня в неведомую даль. Только теперь, в двадцать три года, я, наконец, ощутил, в чём состоит моё призвание, полностью отдавшись поискам Истины. Приобрести серьёзную литературу в те времена было нелегко, попадались, как правило, лишь ксерокопии неважного качества, но основная проблема заключалась в другом. Я никак не мог понять, почему утверждения уважаемых авторов, которым хотелось полностью доверять, постоянно противоречили утверждениям других авторов, не менее уважаемых. О небо! Где ж правота?
Ясно было только одно – постичь Истину в обычном состоянии сознания невозможно, а для того, чтобы расширить своё сознание, необходимы практики, избавляющие от застарелых иллюзий и комплексов, практики погружения в подсознание с целью заново пережить яркие события прошлого, как позитивные, так и негативные. Извлечение из подсознания хранящегося в нём опыта и пересмотр важных жизненных событий освобождают дремлющую в нас внутреннюю энергию, которая может быть использована для управления сознанием. И поскольку мне зарубили на носу, что прежняя моя жизнь окончена навсегда, я с головой погрузился в воспоминания, совершенно не подозревая о том, насколько этот процесс может затянуться…
***
Понимание того, что не каждый имеет право бить человека по лицу, пришло ко мне в школе № 404 Перовского района города всё ещё Москвы, хотя МКАД проходила всего в сотне метров от школьного двора, и на перемене мы иногда перебегали кольцевую, рискуя попасть под колёса бесконечных грузовиков, чтобы потом хвастаться, что нас не было в городе. Возможно, учителям старших классов ещё больше, чем нам хотелось убежать из школы и никогда в неё не возвращаться, после того как они в полной мере познакомились с феноменом «Седьмого А». Этот класс гремел на весь район жестокими хулиганскими выходками, и даже приличные ребята быстро превращались в нём в безжалостных мордобойцев.
Заводилой был Коля Белоусов, невысокий сухой парень с соломенно-белыми волосами, знавший местных блатных, благодаря чему он скоро и приобрёл власть над всеми школьниками в районе. Завидев его, идущего вразвалочку с сигаретой во рту в окружении своих башибузуков, ребята из любого окрестного двора разлетались словно воробьи, забыв о своих играх и стараясь поскорее дематериализоваться. В нашей школе было четыре седьмых класса, мы тоже учились в «А», но на год младше, может быть поэтому страшный класс обходился с нами сравнительно ласково.
Однажды мы гоняли мяч по пыльной «коробке» во дворе Вешняковской, где я обычно гулял, и вдруг на площадке, как гром среди ясного неба, появилась шпана с предложением сыграть в футболян. От неожиданности мы осмелились принять предложение, и когда самый спортивный парень из нашего класса, Игорь Грандовский, преследуя Колю у дощатого забора «коробки», уже почти отобрал у него мяч, тот просто саданул ему локтём в солнечное сплетение так, что Игорь долго не мог подняться. Но Коля не стал бить его ногами, жечь волосы и резать одежду, а милостиво продолжил игру.
Мы с Игорем учились вместе с первого класса, относясь друг к другу доброжелательно до тех пор, пока не начинали бороться на руках и ногах, подтягиваться на счёт или носиться как угорелые в салки с девчонками. Причём, если не считать пионербола через толстую зелёную трубу для сушки белья, я почти всегда проигрывал ему. Кудрявые, быстро взрослеющие блондины, тяготеющие к противоположному полу, опережают одноклассников, как оказалось, не только на поросших по краям травой асфальтовых дорожках. Когда мы ещё лапали милых девчонок, учившихся в нашей школе на год младше, Игорь уже целовался, а когда мы начали целоваться, он и вовсе незнамо что вытворял. Наши с ним мамы были, наверное, самыми привлекательными женщинами на родительских собраниях класса, особенно, если они возвращались домой, когда нас ещё не было, или когда нам удавалось сделать вид, что от перегрузки на уроках мы неожиданно рано заснули. Одно время мы с Игорем даже дружили, обмениваясь сначала фантиками от жевачки (слово «жвачка», а тем более «жевательная резинка» никто из коллекционеров произносить не смел), потом марками, и я смешил его до слёз, поедая в местной столовой бутерброды из чёрного хлеба, намазанного жирным слоем горчицы.
На следующий учебный год «Седьмым А» стали мы, после чего это название сразу потеряло свой зловещий смысл, логично превратившись в «Восьмой А». Повысившей свой класс шпане, видимо, надоело долбить всех подряд самим, и этому примитивному занятию они теперь всё чаще предпочитали «тараканьи бои», то есть стравливание школьников между собой с целью насладиться, как один, а потом уже и не один, избивает другого. Того, кто отказывался бить товарища, они мочили сами, передавая своё искусство достойным преемникам, и скоро процедура избиения на переменах стала регулярной, как один из уроков, весь вопрос состоял в том, кто окажется следующей жертвой.
В нашем девятиэтажном блочном доме на Реутовской жило несколько моих очаровательных одноклассниц и одноклассников, в том числе и Женька Каплинский – весёлый и добрый парень, хорошо играющий в футбол, но в остальном совершенно безобидный. Как-то после уроков я впервые позвал Женьку к себе домой, но ему вдруг захотелось пить, и я, секунду поколебавшись, оставил его в своей комнате, попросив немного подождать, вместо того чтобы под каким-нибудь предлогом потащить его с собой на кухню. Когда я вернулся с двумя пол-литровыми керамическими кружками, покрытыми желтовато-коричневой глазурью, на усечённо-конических боках которых красовались инопланетные столбы, пересечённые спиралями, а внутри плескалась кока-кола из черносмородинного варенья, залитого сырой водой из-под крана, Женька, сидя на диване, покачал головой и сказал, что уважает меня за то, что я не побоялся, что он у меня чего-нибудь сопрёт.
Спортивной ходьбой шёл май восьмидесятого, ещё быстрее приближались долгожданные летние каникулы. Мы просыпались по утрам, сразу пьянея от густого, насквозь пропитанного зеленью пустырей и бесшабашной жизненной силой воздуха московской окраины. До олимпийского старта оставалось уже совсем недолго, и не знаю, как там насчёт «королев плавания», а вот «бокса короли» действительно широко шагали по восторженным улицам столицы, расталкивая улыбающихся лопоухих мишек.
Школьники вконец оборзели и курили теперь даже не в туалетах, с кафельного пола которых уборщица всё чаще отмывала следы внеклассных уроков, а прямо из окон коридоров, лишь изредка давая себе труд отозваться на крик малолеток «Шухер, завуч!» и аккуратно не попасть недокуренными сигаретами в лужу, чтобы на следующей перемене отправить тех же малолеток за своими бычками. То, что табак непогашенной сигареты может сам собой дотлеть до фильтра или просто до конца, даже если эту сигарету никто не растягивает, было в те времена советской наукой ещё не открыто.
На физ-ре я засмотрелся, как Ленка Самарина перемахивает перекладину своими блестящими «ножницами», и поэтому не просёк, с чего всё началось, и что такого крамольного сказал кому-то Женька. Но, наверное, я громче всех орал ему «Каплун!» или даже «Каплан!», поэтому именно мне выпало его «бить». Чтобы не откладывать короткого удовольствия в долгий ящик, нас уже на следующей перемене повели под лестницу и поставили друг против друга. Я никогда никого не бил – спонтанные бескровные потасовки не в счёт – и в нерешительности мялся с ноги на ногу, а Женька посматривал на меня и, похоже, ему, как и мне, происходящее казалось какой-то дурацкой игрой. «Ещё постоишь – сам огребёшь», – сказал мне Олег Хмельницкий, здоровый парень из параллельного класса со сросшимися на переносице чёрными бровями и увесистыми кулаками.
Надо было как-то начинать, и я несильно ударил Женьку по скулятнику. Ощущение было таким мягким, что вслед за недоумением во мне зашевелилось сладковато-мерзкое: «А может, это даже приятно?» Я несколько раз, уже сильнее, ударил Женьку в корпус, слегка поцарапавшись об оловянную пуговицу его школьного пиджака. Женька шарахнулся в угол и, кажется, теперь начал понимать, что это не игра. Вокруг зашумели: «Сильнее бей!», «Ногами давай!» Я в каком-то полусне махнул ногой, но у моей матерчатой туфли с тупым носом настолько отклеивалась грязновато-розовая пластиковая подошва, что я только чиркнул ей по полным Женькиным губам, и она снова захлопнулась.
Через некоторое время прозвенел спасительный звонок. Чувство того, что я теперь выше других и могу делать с ними что хочу, довольно быстро развеялось, сменившись омерзением, как будто я посреди пустыни окатил себя из украденного ночью у соседних караванщиков хурджина, а в нём вместо воды оказалось верблюжье дерьмо, и теперь, пока не выйдешь из песков, не отмоешься. Я смутно догадывался, что нарушил какой-то важный закон жизни, но не мог понять, какой именно, ведь так поступали многие. Что это за закон, если все его нарушают?
Мне хотелось как-нибудь загладить свою вину, хотя кроме еле различимого синяка и кое-где запылённой от моих истрёпанных туфель формы, по Женьке не было ничего заметно. Я смущённо попытался помочь ему отряхнуться, но человек, дома у которого я совсем недавно слушал D. Dee Jackson на кассетном магнитофоне «Sony» в удобном кожаном чехле, отвернулся от меня. На осыпающиеся песчаные барханы стремительно надвигалась грозовая туча.
Copyright © 2014 Vladimir Minkin. All Rights Reserved.