Взяв себя в руки, я осторожно открыл дверь с невзрачной табличкой «371», на которой тройка оказалось почти пришпиленной одним из шурупов и напоминала восьмёрку, зацепил в темноте плечом только того и ждавшую цепочку и, стараясь не запутаться в складках ещё сырого белья, развешенного по коридору, прокрался на цыпочках в ванную. Затем притворил за собой дверь, высунул в оставшуюся щель руку и, потихоньку щёлкнув выключателем со стёршейся красной полосочкой, быстро заперся на шпингалет.
Ядрить твою коляску, как же мне повезло, что в процессе экзекуции я не потерял ключи! Если бы родители среди ночи увидели на пороге то, что смотрело на меня сейчас из висевшего над раковиной потускневшего зеркала, их бы Кондрат Филимоныч Мурашко хватил.
С детства у меня чуть что шла кровь из носа, и обычно я давал ей стечь, наклонившись над раковиной и считая капли, если она капала, а не лилась. В общественных местах иногда приходилось прятаться в туалете, чтобы не позориться и не смущать окружающих, и, если в кабине не оказывалось щётки, я загадывал, сколько раз надо будет спустить воду, чтобы замести следы. Сейчас было похоже, что в уборной отсутствовала не только щётка, но и вода в бачке, и для чистки унитаза мне пришлось нырять в него головой. Шансов, что когда-нибудь я буду снова, хотя бы в общих чертах, походить на приличного человека, оставалось мало.
Это не бутон весеннего тюльпана, набухший и лопнувший с боков, из которого уже выпирают тугие пунцовые лепестки, это моя переносица. Жалкие лохмотья короткого кудрявого хвостика растрепались и торчали в стороны разрезанными вдоль и скрутившимися от избытка влаги стеблями одуванчика. Довершал икебану всё тот же проклятый пух, зловеще притаившийся во мху проржавевшей бородёнки.
За спиной задёргалась дверь, как будто и она не могла больше выносить этот ботанический натюр-морд.
– Сынок, это ты? Тебе плохо?
– Пьяный, что ли? Ну, открывай.
Проснулись всё-таки. Нет уж, во мху я! Так вообще-то родителям не отвечают, но нельзя же показаться им во всём великолепии. Я торопливо сбросил злосчастную бежевую куртку со сломанной молнией и порванный светло-серый свитер, который на полу ванной напомнил мне раздавленного чьей-то безжалостной ногой и смешанного с глиной серебристого мотылька, а затем принялся лихорадочно отмывать засыхающий бурый грим с остатков лица.
– Володя, открой дверь немедленно!
– Давай, открывай, тебе говорят.
Нет, похоже, они сегодня не уймутся. Я снова взглянул в зеркало и поразился тому, что на фоне кое-как оттёртой физиономии мой многострадальный нос стал ещё ужаснее. Он раскрывался прямо на глазах. Теперь казалось, что у него с боков появилось два собственных перекошенных ротика, которые он разевает всё шире и шире, чтобы высунуть наружу подрагивающие кровью язычки. Брр, ну и рожа у тебя, Володя!
– Ты будешь открывать или нет?!
Ну что делать-то? Они же в обморок попадают. Хотя нет, отец и не такое видел. Да и матушка в сандружине поучаствовала. Так, блин, только спокойствие.
– О, господи, что с тобой, ты опять подрался? Нет, я не могу, да что же это такое!
Можно подумать, что я каждый день дерусь. Да и какая это драка – я же так никого, кроме асфальта и не ударил.
– Тебя избили? Нет, я с ума сойду! Ты был пьяный? – Матушка уже начала всхлипывать.
Вот именно – был, сейчас я трезвее всех живых!
– Пошли в комнату, тебе сейчас полежать надо, – папка в трусах проводил меня до дивана и поспешил в ванную, чтобы помыть руки перед энергетическим сеансом.
– Ну вот, до чего дошёл! Что теперь делать будешь, опять пить у своего Серёги? – матушка смотрела на меня сквозь слёзы.
– Не, сегодня точно не буду. – Я, не расшнуровывая, скинул кроссовки, в которых дошёл до такой жизни, и осторожно улёгся на диван.
– Ну ладно, иди, мам, меня папка полечит. Всё нормально будет, не волнуйся.
– Да, не волнуйся! Ох, сынок!
В комнату вошёл папка, освежённый и сосредоточенный. Матушка сняла с моей переносицы красную от стыда ватку с живой водой и вышла.
Copyright © 2014 Vladimir Minkin. All Rights Reserved.