Первая лагерная смена моей жизни подходила к концу, постепенно раздувая жар предотъездной лихорадки. Мягкие зелёные ракетки вьетнамского производства, выданные по паре на отряд, незаметно перекочёвывали в чемоданы, на пионерских галстуках ставились шариковой ручкой дружеские росписи, припрятанные остатки зубной пасты выбрасывались на помойку, потому что в последние две ночи никого уже не намажешь. Вокруг царила весёлая суета, но теперь она проходила мимо меня. Часть моей души застряла где-то в подпространстве запутавшимся в проводах воздушным змеем – его уже не вернуть, а нитка всё ещё у тебя в руках. Дёргать за неё бесполезно, провода под напряжением, и ты просто стоишь, ожидая, когда очередной порыв ветра унесёт твоё дитятко навсегда. Я по-прежнему носился наперегонки и валял дурака, но веселье вдруг стало чем-то отдельным от меня. Я замечал, что мне становится смешно, и понимал, что сейчас засмеюсь, вместо того чтобы просто смеяться. Это было очень странное ощущение, но я уже начал к нему привыкать, и только от прекрасной Ирки Серёгиной я отводил глаза, стараясь не открывать рта в её присутствии.
Она нравилась мне так же, как и в самый первый день, но сознание того, что ей нужен другой, делало моё существование рядом с ней бессмысленным. Кроме того, она всё чаще стала двоиться у меня в глазах – я видел то небесную богиню, в которую был влюблён, то вполне нормальную земную девушку с обыкновенными человеческими устремлениями. Даже если бы и захотел, я не смог бы на неё сердиться, потому что знал по себе – сердцу не прикажешь. И всё-таки я никак не мог понять, почему самым светлым и нежным чувствам, сделавшим меня на несколько недель счастливейшим из смертных, суждено было обернуться безнадёжно-терпкой тоской? Почему этот мир не придуман так, чтобы любовь всегда была взаимной? О том, что любить человека по-настоящему – это значит быть счастливым, когда ему хорошо, даже если он тебя не замечает, я тогда не знал. А если бы и узнал, не поверил.
Вечеру не удалось подкрасться незамеченным, так как пионеры сами подкарауливали его в лагерном клубе, чтобы не пропустить «Месть и закон». Напоследок начальство решило нас побаловать. Вчера здесь бушевали танцы, которые я, по своему необыкновению, пропустил, а теперь дежурный отряд тормошил лениво растянувшиеся вдоль стен лавки и разгонял столпившиеся на сцене штабеля стульев, чтобы превратить клуб из танцевального зала в киноконцертный. Задние ряды постепенно заполнялись пионерами из старших отрядов, малолетки довольствовались местами спереди, вожатые обычно садились с краю, составляя в случае необходимости корпус быстрого реагирования.
Я притащился в клуб одним из последних, потому что безуспешно пытался найти в матушкином зооуголке «Кита» – книжку из тех, что мы взяли из дома для всеобщего прочтения и, очевидно, понравившуюся кому-то из юных натуралистов до потери совести. В своё время я вычитал, что надо говорить «ревёт белухой», а не белугой, потому что белуга, как и остальные рыбы, не обладает даром речи в отличие от китообразного млекопитающего белухи, издающего под водой низкочастотное курлыканье-мычание. Кроме того, прошлой зимой я срисовал из книжки несколько древних гравюр с загадочными морскими чудовищами и послал рисунки своей двоюродной сестричке Оле в больницу, чтобы она поскорее выздоровела, так что «Кит» свою задачу выполнил. Но его всё равно было жаль. Интересно, как назвать похитителя – вор-вань или во-рвань?
Свет в зале уже погасили, и я, стараясь не шаркать сандалиями, пробирался через непроглядную темень на ощупь, но шарить руками перед собой воздерживался, чтобы не заляпать никому очки остатками китового жира. Внезапно в спину ударило солнце индийских гор, зазвучала ритмичная музыка, и в воздухе разлился аромат благовоний всех цветов радуги.
– Садись сюда, Володь, – тронули меня за рукав, когда я уже почти добрался до своих ребят, развалившихся у дальней стены с узкими окошками для кинопроектора. Я остановился в проходе между лавками, наклонившись, чтобы разглядеть, кто меня зовёт.
– Ну садись, не бойся, – улыбнулась мне Ира Бажутина, указывая на край лавочки слева от себя.
– Да я вроде не боюсь.
«Кого, девчонок, что ли, бояться?» – так и хотелось мне добавить, но я не стал грубить интеллигентной девушке и уселся рядом с ней, не понимая, чего она от меня хочет.
– Вдруг стрелять начнут, ты же нас спасёшь? – взглянула она на меня с выражением, которое я не мог уловить, потому что в глазах вместо «палочек» всё ещё плавали «колбочки». Я догадывался, что она позвала меня не просто так, но скоро действительно начали стрелять, и мне стало не до тайн женской души. Мужественный и невозмутимый Джай завладел моим сердцем, трепещущим от головокружительных приключений двух благородных разбойников и храброго полицейского инспектора.
Неожиданно изображение на экране перекосилось, звук куда-то поплыл, бешеные краски далёкой страны мгновенно смешались друг с другом, закономерно оставив после себя лишь ярко-белый прямоугольник экрана над невысокой сценой.
– Кино давай! Механика на мыло! – заорали пионеры, сотрясая стены клуба возмущённым топотом. Видимо, отечественная плёнка не выдержала накала южных страстей.
– С тобой хотела поговорить одна девушка, – повернулась ко мне Ира. – Может быть, после кино прогуляетесь?
– Какая девушка? – недовольно отозвался я. Мне было совсем не до прогулок, тем более, сейчас, когда решалось, какой стороной упадёт в очередной раз монета, и кому из двух героев предстоит жить и петь песни, если дадут звук, а кому – умереть от бандитских пуль. Только бы не орёл…
– Таня.
– А зачем? – я всё никак не мог вернуться в привычную реальность из заэкранья.
– Она… В общем, ты ей нравишься. – Ира смотрела на меня с терпеливым ожиданием, и я, наконец, начал понимать, о чём она говорит. Таня сидела справа от неё и, отвернувшись, что-то сжимала в руках.
Таня Крупенникова, Сашкина подруга, за которой я обещал ему приглядывать. Ну, дела! Значит, вот почему она так странно смотрела на нас с Саней в тот день, когда мы его провожали. В тот день... Надо же, хоть кому-то я нравлюсь. А ведь однажды вечером возле нашей дачки Ира с Таней, как всегда гулявшие вдвоём, сказали мне, что я, по их мнению – лучший парень в отряде. Я, смущённо пожав плечами, забыл об этом разговоре через полчаса. Между прочим, Сашка сам просил меня погулять с Таней, если что. Но ведь ей пока никто не докучал своими ухаживаниями. Что же мне теперь, самому начать приставать, чтобы был повод с ней погулять? Бред какой-то. Вообще-то, если уж к кому-нибудь здесь и приставать, кроме... Но я же дал слово...
Видимо, череда сомнений достаточно ясно отражалась на моём лице, потому что Ира не торопила с ответом.
– Слушай, а как же Сашка? Она ведь его подруга? – спросил я, сам толком не понимая, что хочу услышать в ответ.
– Она ему просто нравится, это совсем другое, – спокойно сказала Ира.
– Но они же вместе гуляли!
– Это он с ней гулял, а не она с ним.
Ох уж эти мне девчонки! Один бог знает, что там у них на уме!
Свет в зале снова погас, и взбаламученные зрители мгновенно притихли, возвращаясь в сказку для взрослых.
Странно это всё как-то. Сидим и говорим о Тане, как будто её здесь нет. Она же, наверное, слышала всё, хоть и вопили рядом. До чего же неудобно!
Мне вдруг вспомнилось, как моя… ну ладно, пускай не моя, Ирка случайно обняла меня на веранде. Почувствовал бы я что-то похожее, если бы это сделала Таня? Нет, конечно! Вряд ли. Не знаю. Ну как можно такое почувствовать без любви? А люблю я, к сожалению, не её. Вернее, к сожалению, любят не меня. Вот такие дела. А притворяться я никогда терпеть не мог.
– Знаешь, Ир, я... дело в том... Ну, короче, мне другая нравится, – пробормотал я вполголоса.
– Я знаю, но ведь и той нравится другой, – тряхнула тёмными кудрями Ира.
Вот это да! Ну ей-то откуда известно? Впрочем, если даже и мне теперь это известно...
– Всё равно, я так не могу. Я же Таню охранять обещал.
– От кого, от себя?
– Ну, нет. От того, кто приставать будет.
– Эй, кончайте там болтать, смотреть же мешаете! – возмутился кто-то сзади, пихнув ногой нашу лавку.
– А ты не приставай, – как ни в чём не бывало продолжала Ира, – просто походи с ней, познакомься поближе, вдруг у вас что-нибудь получится.
Походить… А если Ирка увидит? Хотя, какая теперь разница? Ей, по-моему, всё равно, с кем бы я ни ходил. Ну а Сашке я что скажу, он же мне доверился? Да и как можно ходить с девушкой, не понимая зачем, о погоде, что ли, говорить? А если понимая, то тем более. Хорош друг, нечего сказать! Я, наконец, решился и поднял голову.
– Нет, Ир, извини. Не могу я так. Прости.
– Я понимаю, – она ласково и грустно погладила меня по руке, – всё в порядке. Ты не виноват.
Мне показалось, что Таня встала и медленно вышла из клуба, хотя я знал, что она продолжала сидеть на одной лавке со мной и смотреть в угол экрана. Монета снова выпала орлом, и Джай должен был умереть, спасая друга и его любимую.
***
После торжественной линейки, посвящённой закрытию смены, мы стали расходиться по автобусам. Чемоданы были погружены, сухой паёк на дорогу получен, до расставания с «Юностью» оставалось совсем немного. Первый отряд уговорил Витю, чтобы на этот раз он сел к ним со своим магнитофоном, и я с досады только рукой махнул. Да, парень, хорошего понемногу! Скорей бы уж домой!
После того как колонна тронулась, в нашем автобусе некоторое время царила тишина, прерываемая разве что хрустом печенья и шелестом фантиков от конфет. Но потом девчонки приободрились и даже запели. Получалось у них просто замечательно, хотя и аккомпанировать было некому. Мне сразу захотелось научиться играть на гитаре, ведь с помощью музыки гораздо легче передать то, что ты чувствуешь, но не осмеливаешься сказать. Я решил, что пришла пора брать уроки у папки, тем более что он давно предлагал, а мне всё было лень. Ну, играть-то ещё ладно, а вот с пением будет посложнее. До чего же здорово у них выходит! А голоса…
Многие песни я слышал впервые и пытался запомнить, но они смешивались в голове во что-то невразумительное.
«Летний вечер, тёплый самый
Над речной волной.
Разговаривали с нами
О любви с тобой.
И за далью белой стужи
В поле бродит мгла
За стеклом морозных кружев
Стороной прошла».
Были и знакомые мне песни, но сейчас они звучали так нежно, так пронзительно, что я кусал губы и не плакал только потому, что знал – мужчина не плачет, мужчина огорчается.
В автобусе вставали прозрачные рассветы, плыли в вышине и гасли звёзды, блеклая заря ненастного дня тонула в океанах и морях, а я всё старался мысленно отдалить неизбежный момент расставания.
Время стало рекой подо льдом – в глубине вроде течёт, но не для тебя. Вдруг лёд под ногами прогнулся, хрустнул, и я провалился в огромный аквариум, в котором все плавают, но никто не замечает ни жидкости, ни прозрачных стенок. Как в кино при замедленном движении открылись двери, ребята вышли из автобуса, я даже сам ступил на потемневший после недавнего дождя тротуар и обнялся с папкой, а потом пожал руку честно встречающему свою девушку Сашке.
– Ну что, всё в порядке? – спросил он, внимательно оглядывая Таню, прощающуюся со своей подругой в нескольких шагах от нас.
– Да уж, – произнёс я, почти не размыкая губ, – в нём самом.
– Точно? В дороге не укачало? Странные вы какие-то… Да, кстати, спасибо!
– Не за что.
Что-то мешало мне держать коричневый чемодан с надорванной наклейкой, на которой значились мои имя, фамилия и номер отряда. Наверное, это была нитка от запутавшегося в проводах воздушного змея, только теперь он больше не ускользал из рук, а как будто рвался назад. Я видел сквозь его трепетание, как та, которую я любил, пошла вниз по улице Орджоникидзе, а та, которая любила меня – вверх.
Змей устал биться о жгучие провода и затих, но вдруг, поняв, что его больше никто не держит, дёрнулся сильнее и, порвав, наконец, последнюю связь с землёй, исчез за верхушками деревьев. Ну вот, теперь точно всё. Я глубоко вдохнул влажный московский воздух и на миг задержал дыхание, прощаясь с прежней жизнью. Придуманный не мной мир внимательно разглядывал какое-то странное существо, не узнавая его, не узнавая…
Copyright © 2014 Vladimir Minkin. All Rights Reserved.